за себя, Государыню и Марию Николаевну. Потом Государь минут 20 погулял в саду. Охранник Дома особого назначения (ДОНа) Суетин показывал на следствии:
Государь иногда подходил к кому-нибудь из часовых и разговаривал с ними, некоторых спрашивал, с какого года на службе. Я видел, что часовые к Государю относились хорошо, жалеючи, некоторые даже говорили, что напрасно человека томят. В охране Царя я был всего лишь трое суток, после чего я более там не дежурил".
Другой охранник, Латыпов: «Я один раз видел на прогулке в саду бывшего Царя с которой-то дочерью, во время прогулки везде во дворе стояли часовые. В разговоре в караульном помещении я слышал от некоторых часовых, что Царь с ними иногда здоровается. Часовые к Царю относились хорошо».
Совсем иначе вела себя в отношении Царской Семьи внутренняя охрана и прежде всего комендант ДОНа А. Д. Авдеев, которого следователь Н. А. Соколов определял как «яркого представителя отбросов рабочей среды: типичного митингового крикуна, крайне бестолкового, глубоко невежественного, пьяницу и вора».
Но в стенах Ипатьевского дома Авдеев был трусовато нейтрален. Осложняя, как только возможно, жизнь Царской Семьи, Авдеев одновременно на всякий случай стремился особо не обострять отношений с ней. Из дневниковых записей Николая II также видно, что его отношения с Авдеевым были нейтральными. Комендант «в действительности придерживался тактики компромисса». Но внешняя «нейтральность» Авдеева в отношении Царской Семьи вовсе не означает, что комендант Ипатьевского дома сочувствовал ей. Он изо всех сил старался воплощать в жизнь «тюремный режим», постоянно выступал на митингах и собраниях, где настраивал рабочих против Царя, о котором он говорил со злобой, ругал его, как только мог, и называл не иначе, как «кровавый», «кровопийца».
Главной радостью Авдеева было не то обстоятельство, что Царь арестован, а то, что именно он, «простой рабочий», поставлен его «стеречь». Авдеев упивался своей властью над Государем. При этом он продолжал воспринимать его как Монарха: «Я вас всех свожу в дом и покажу вам Царя». Обвиняемый Якимов свидетельствовал:
Авдеев был пьяница, грубый и неразвитый, душа у него была недобрая. Авдеев любил пьянство и пил всегда, где только можно было. Пил он дрожжевую гущу, которую доставал на Злоказовском заводе. С ними пили и его приближённые. Пил он и здесь, в доме Ипатьева. Когда последние переселились в дом Ипатьева, они стали воровать Царские вещи".
Стены дома были испещрены нецензурными надписями, караульные часто злоупотребляли спиртным и распевали революционные песни. Особенно безобразничал В. Я. Сафонов (Файка). Обвиняемый Ф. П. Проскуряков показывал, что тот писал возле уборной «разные нехорошие слова. Андрей Стрекотин в нижних комнатах начал разные безобразные изображения рисовать».
Ипатьевский дом. Фото: Фотохроника ТАСС
Обвиняемый А. А. Якимов свидетельствовал: «Раз Авдеев напился до того пьяный, что свалился в одной из нижних комнат дома. Пьяные они шумели в комендантской комнате, орали, спали вповалку, кто где хотел, и разводили грязь. Пели они песни, которые, конечно, неприятны для Царя. Пели они все: «Вы жертвою пали в борьбе роковой», «Отречёмся от старого мира», «Дружно, товарищи, в ногу»».
Но чем больше авдеевская команда соприкасалась с Царственными Узниками, тем сильнее у многих из её членов просыпалась совесть. Якимов свидетельствовал:
Я никогда, ни одного раза не говорил ни с Царём, ни с кем-либо из его Семьи. Я с ними только встречался. Встречи были молчаливые. Однако эти молчаливые встречи с ними не прошли для меня бесследно. У меня создалось в душе представление от них ото всех. <…> От моих прежних мыслей про Царя, с какими я шёл в охрану, ничего не осталось. Как я их своими глазами поглядел несколько раз, я стал душой к ним относиться совсем по-другому: мне стало их жалко. Часовые к б. Государю относились хорошо, жалеючи, некоторые даже говорили, что напрасно человека томят".
Наступил праздник Светлого Воскресения Господня — последней Пасхи в жизни Царской Семьи. В Великую субботу в Ипатьевский дом в первый раз были допущены священник А. Г. Меледин и диакон В. А. Буймиров. В 20 часов началась заутреня, которую духовенство, по словам Государя, «отслужило быстро и легко». На ней присутствовали, помимо Заключённых, помощник коменданта Укаринцев и караульные. «Большое было утешение помолиться хоть в такой обстановке и услышать «Христос Воскресе», — писал Государь в дневнике. — Утром похристосовались между собой и за чаем ели кулич и красные яйца, пасхи не могли достать». Т. И. Чемодуров свидетельствовал, что праздник Пасхи для Царственных узников был омрачён хамским поведением коменданта Авдеева, который «пришёл, отрезал большие куски» от маленького кулича и съел.
Грустной была Пасха и в Тобольске. Семья впервые не вместе встречала Светлое Христово Воскресение. Окружение и прислуга пытались скрасить Царским детям их одиночество. Были испечены куличи, покрашены яйца, приготовлена пасха. Великая Княжна Ольга Николаевна всех поблагодарила за заботу, но праздничного настроения за столом не было. Во время обеда кто-то из Царских детей сказал: «Все есть, а Папà с Мамà — нет».
4 мая Государь нарисовал план дома, где они жили, и послал его в Тобольск. Когда Авдеев нашёл в письме этот план, то был страшно доволен, так как появилась возможность предоставить ещё одно доказательство «подготовки побега Романовых».
До убийства оставалось 73 дня.
Вы можете прочитать записи.
