Автор:
Борис Куркин.
(Философские размышления о судьбе очень русского человека)
24 мая 1905 года в Каннах, при не до конца выясненных обстоятельствах покончил жизнь самоубийством (согласно официальной версии) один из богатейших людей России Савва Тимофеевич Морозов. Полиция обнаружила труп со скрещенными на животе руками и огнестрельной раной в области сердца. При этом, область сердца была обведена химическим карандашом. Выходило так, что будущий самоубийца был не до конца уверен в своей меткости. На полу также обнаружили посмертную записку, написанную почерком, идентичность которого почерку покойному, вызывала серьезные сомнения.
О Савве Морозове сказано и написано много. Очень много. Загадочны и обстоятельства его смерти: да, обоснованна версия о его убийстве. Не менее вероятна и естественная смерть измученного, измаявшегося человека, запутавшегося в связях со смутьянами – бездушными буревестниками наступающего хаоса.
С. Морозов является одновременно и «типичным представителем» своего круга, и «штучным изделием» — благодаря своим редким, не типическим для купеческой среды индивидуальным качествам – любви к поэзии, философии (и не какой-то «отвлеченной», а той, что «руководство к действию»), театру.
Он любил Пушкина и мог цитировать «Евгения Онегина» целыми главами. При этом, не любил Чехова –почитая его за нытика, от произведений которого за версту несет мертвечиной. В то же время выражал очень здравую мысль, не приемлемую для ученых-литературоведов и театральных деятелей как прошлого, так и настоящего: комедии Чехова следует играть именно как комедии, а не драмы.
Он высоко ценил Маркса, и говорил, что очень немногие понимают его как великолепного воспитателя и организатора воли. Сам он был, несомненно, очень волевой человек. Но и он в конце концов сломался.
Сломался внутренне. И то, что его стали третировать облагодетельствованные и вскормленные им бесы, стало для него его не только «общим», но и «особенным» — его сугубо личной трагедией. И уже неважно, принял ли он смерть от холодного и патологического убийцы Л. Красина или сам наложил на себя руки, все это не играет по существу никакой роли и не отменяет его изначальной обреченности – неизбежного следствия «фаустовской сделки».
Сам же Красин был персоной поистине инфернальной: он верил в грядущее воскрешение покойников, прежде всего, великих исторических личностей, полагая, что решающую роль в этом должны будут сыграть достижения науки и техники. И далеко не случайно, что Красин стал одним из инициаторов мумификации тела Ленина и возведения на Красной площади зиккурата.
Позже он стал жаловался на свою жизнь. «Одинок я очень, нет у меня никого! И есть еще одно, что меня смущает: боюсь сойти с ума. Это — знают, и этим тоже пытаются застращать меня. Семья у нас — не очень нормальна. Сумасшествия я действительно боюсь. Это — «хуже смерти…». Это было семейным недугом Морозовых. Но дело тут не в одной психо-соматике. Он вообще много, но едва ли плодотворно, размышлял о вырождении, дегенерации. Его очень волновал вопрос, отчего в третьем поколении активных предпринимателей происходит ярко выраженное вырождение. Ответ на свой вопрос он так и не получил.
В советской, да и нынешней литературе его принято считать «белой вороной» — фабрикантом, дававшим деньги на революцию. От этого и гадания, откуда же взялось такое чудо в перьях. И здесь опять – «общее и особенное», отразившееся в фигуре Саввы Тимофеевича. Об общем сказал, констатируя очевидное и лежащее на поверхности явление, Горький: «У нас потомок Рюриковичей — анархист, граф — «из принципа» — пашет землю и тоже проповедует пассивный анархизм; наиболее ярыми атеистами становятся богословы, а литература «кающихся дворян» усердно обнажала нищету своей сословной идеологии. К тому же я знал, что богатый пермский пароходовладелец Н. Мешков активно помогает делу революции». И как тут не вспомнить слова Н.С. Лескова: «Если на святой Руси человек начнет удивляться, так он остолбенеет в удивлении да так, вплоть до смерти, столбом и простоит».
Разумеется, это феномен требует объяснения. И для православного человека оно есть: это – внутреннее разложение. Слабеет вера – становится ненужным Царь, а о народности и говорить в таком случае не приходится. Какая может быть народность, т.е. осознание себя единым по духу народом, без Веры и Царя? В результате начинается хаос в головах. Так что триада С.С. Уварова «Православие – Самодержавие – Народность» есть гениальная (оттого что верная!) мысль.
Но можно выяснить и мотивы этих так называемых «белых ворон». Именно этого-то в упор не хотели видеть советские марксисты, выдававшие правило за исключение.
А ведь было, было «правило»! И разгадка его проста: купцам и промышленникам хотелось власти, которой у них не было и которая им не светила. Наследственная монархия так и устроена, дабы ни у кого, за исключением единиц, не было шансов прорваться к власти и погрузить народ и государство в состояние непрерывной, большей частию латентной смуты – «перманентной революции». Реально было лишь пребывать в отдалении от подножья трона и влиять на политику косвенно. Марксисты до сих пор жуют жеваную мочалу о революции как способе «учинения прогресса» в условиях ухудшающегося материального положения. Но на то они и узколобые догматики, забывающие, что обретение власти уже сам по себе есть мощный мотив к перевороту, а властолюбцы часто бывают аскетами.
Так что не в золотых унитазах и недвижимости в Лондоне заключается дело. Золотые унитазы и дома в туманном Альбионе – это всего лишь показатель страха и неуверенности в завтрашнем дне. А морозовы хотели именно власти. Это не исключает того, что именно власти-то для себя Савва Тимофеевич и не хотел, и не стремился к ней. Но для чего же он давал тогда деньги? Однажды он сам ответил на этот вопрос: он считал революцию неизбежной. Но если она неизбежна, то стратегией жизни становиться «толкни падающего!» Все прямо по Ницше, философию которого Морозов на дух не переносил. Вот и его коллеги по цеху чувствовали направление ветров и решили оседлать процесс. Нет, не так: они сами и провоцировали его, сами взращивали своих могильщиков, которых хотели использовать в качестве расходного материала.
Но кто-то же должен был учинить этот самую исступленно чаемую пресловутую «революсьон»? Не выйдут же сами г-да колупаевы, гучковы, морозовы, рябушинские на Сенатскую площадь! Нет у них и полков, которые можно было бы водить. А что есть? Есть дрожжи в виде бесноватых «радетелей за народное дело», а по сути таких же властолюбцев, быть может еще более исступленных, и народ, который можно использовать «втемную».
Так что не были «белыми воронами», дававшие деньги на революцию промышленники. Они были воронами обыкновенными. Они были правилом, а не исключением. И в том, что забастовки и «народные» мятежи спонсировались «эксплуататорами народных масс» и их захребетниками, не было решительно ничего нового и удивительного. Просто об этом не принято было говорить, дабы не разрушать ходульную марксистскую догму.
«Чтобы обедать с дьяволом, нужно иметь длинную ложку», гласит немецкая пословица. И в этом суть «сумрачного германского гения», вечно продающего душу нечистому в обмен на чаемые и обещанные лукавым блага. Вот и г-да морозовы в гордыне своей думали, что будут «рулить процессом», а вышло так, как оно и должно было выйти. И никак иначе. А по форме все выглядело довольно логично, посюсторонне и приземленно: тривиальный перехват инициативы вскормленными утонченными знатоками искусств и филантропами волками и шакалами. И пришлось этим умникам и «прогрессистам» пойти под нож. Говоря словами Иоанна Златоуста, «таковую бо честь беси приносят любящим их». Нельзя ужинать с дьяволом: это тот банкет, на котором на десерт съедят самого тебя.
В судьбе Морозова опять-таки заключено и «общее», и «особенное». Общее – в верном общем прогнозе («уловлении тренда»), особенное – в гибели от рук тех, кого он задаривал, умасливал и спонсировал. Другим повезло больше – они выжили, переместившись в Канны, но с мечтами о власти и с миллионами пришлось расстаться. Не самый худший вариант. Морозову с его «особенным» — потерей жизни – не повезло вообще. А уж спасли ли все они со своим «общим» и «особенным» душу, это вопрос запредельный и узнать его нам в земной нашей жизни не дано.
Купец Морозов был принят в высшем свете, пользовался благорасположением премьер-министра Витте и даже удостоился чести быть принятым самим Николаем II. За «полезную деятельность и особые труды по ведомству министерства финансов» был награжден орденом Св. Анны 3-й степени, а позднее — еще и орденом Св. Анны 2-й степени.
С обывательской точки зрения, «все у него было».
Но и в посмертной судьбе его было свое «общее» и «особенное». Последнее заключалось в том, что после смерти Саввы Морозова среди рабочих его фабрики возникла легенда, согласно которой Савва Тимофеевич не помер; вместо него похоронили другого, а он «отказался от богатства и тайно ходит по фабрикам, поучая рабочих уму-разуму».
Легенда эта дожила до революции и истаяла, «яко тает воск от лица огня».
Где то сейчас пребывает его неупокоенная душа?
